генерал лев рохлин и восьмой корпус

Из архивов Елены Садчиковой и Игоря Гольдберга

"Разгром был полный, - рассказывает Рохлин. - Командование находилось в шоке. Его главной заботой стали, очевидно, поиски оправданий свершившегося. Иначе трудно объяснить тот факт, что на связь со мной никто не выходил. С того момента я не получил ни одного приказа. Начальники словно воды в рот набрали. Министр обороны, как мне потом рассказывали, не выходил из своего вагона в Моздоке и беспросветно пил…"

К концу второго дня штурма командование группировки решило, наконец, сделать ставку на гвардейцев 8-го корпуса и их командира. Другого выхода к тому времени уже не было.

В ночь со 2 на 3 января генерал-лейтенанту Льву Рохлину были переданы в оперативное подчинение 81-й и 276-й мотострелковые полки, остатки 131-й бригады, части корпусного подчинения 67-го армейского корпуса и вновь прибывшая 74-я отдельная мотострелковая бригада Сибирского военного округа, потерявшая в первом же бою своего командира полковника Аркадия Бахина. Генерал назначил командовать бригадой полковника Николая Баталова. Проще говоря, на Льва Рохлина переложили всю ответственность за дальнейшее развитие событий.

"План операции, разработанный Грачевым и Квашниным, стал фактически планом гибели войск, - вспоминал генерал. - Сегодня я могу с полной уверенностью утверждать, что он не был обоснован никакими оперативно-тактическими расчетами. Такой план имеет вполне определенное название - авантюра. А учитывая, что в результате его осуществления погибли сотни людей - преступная авантюра".

3 января в 6:00 в Центр боевого управления корпуса позвонил генерал Ларченко и попросил передать Рохлину, чтобы "его мотострелковый батальон разблокировал подразделения 131-й бригады и начал выдвижение по улице Рабочая в направлении президентского дворца. Рубеж встречи - по проспекту Победы". Кстати, ни в одном из документов 8-го корпуса и Северной группировки больше нет упоминания о 131-й бригаде и 81-м полке.

"Я отказался принять под командование эти части, - говорил Рохлин. - Их надо было выводить из боев, дать отдохнуть, переформировать. А лучше вообще больше не вводить в состав действующих сил. Люди пережили трагедию. И с этим надо было считаться".

Боевики продолжали атаки на подразделения 8-го корпуса.
"Они прекрасно понимали, какой занозой мы являемся, - рассказывал Рохлин. - Приходилось отбивать по 10-20 атак в день. Артиллерия, минометы, танки боевиков пристреляли каждый метр. Практически все здания больничного комплекса были разрушены. Подвал, где находился передовой командный пункт, обогревался теплом горящего здания. Железная дверь, отделяющая подвал от самого строения, была раскалена так, что до нее нельзя было дотронуться. И когда позднее стали говорить, что армия варварски разрушила город, это было неправдой. Мы вошли в город и заняли больничный комплекс, практически не применяя артиллерию. Идея втянуть войска на улицы и бить их среди домов принадлежала дудаевским командирам. Только когда по ним стали бить из всех видов оружия, мы ответили огнем пушек. Выбор был невелик: либо мы сами умрем, либо их похороним. Так что город в результате мы рушили вместе. Но, повторяю, не мы были авторами идеи боев на его улицах".

Именно тогда солдаты и офицеры могли оценить "самодурство" комкора, который в Волгограде месяцами не давал артиллеристам уходить с полигона. Боеготовность артиллеристов кажется выше всех похвал. Уже через 20-30 секунд после поступления команды орудия открывали огонь. Такие нормативы, судя по историческим данным, достигались только во время Великой Отечественной войны. Еще в Волгограде Рохлин, вечно недовольный результатами боевой учебы, представит к увольнению начальника ракетных войск и артиллерии корпуса полковника Василия Кириченко. Но когда корпус двинется в Чечню, офицер обратится к комкору с просьбой разрешить ему пойти вместе со всеми. Рохлин вернет документы на увольнение Кириченко, а потом представит его к званию Героя России.

"Можно сказать, что именно артиллерия решила исход первых дней боев, - утверждал Рохлин. - Василий Кириченко проявил высочайшее мастерство в управлении ею. Он фактически стал одним из тех, кто спас президента, правительство и министра от позора полного разгрома армии в Грозном".

Об этом спасении Рохлин узнал из уст Николая Егорова и Сергея Степашина, приехавших на консервный завод, когда стало ясно, что генералу и его гвардейцам удалось закрепиться в городе.

"Их задача состояла в том, чтобы показать, что не все плохо, что войска продолжают штурм, - рассказывал Рохлин. - Для этого они привезли с собой журналистов. И я тогда впервые попал в объективы телекамер и дал свое первое интервью".

Егоров и Степашин выполнили возложенную на них миссию. Солдаты и офицеры 8-го корпуса действительно дали политикам в Москве возможность хоть немного перевести дух. Но представления генерала к награждению подчиненных ложились под сукно. Власти не спешили расплатиться с бойцами даже такой малой ценой, как присвоение им высоких званий и награждение другими наградами. Еще целый год после тех адских боев Рохлин будет вынужден биться с клерками Администрации президента за награждение тех, кто спас Верховного главнокомандующего от позора поражения. Поводы для отказов будут самые нелепые. Например, полковнику Сергею Рудскому, командиру 255-го мотострелкового полка, клерки будут отказывать в оформлении документов на присвоение звания Героя лишь потому, что его фамилия слишком похожа на фамилию другого Героя - столь не любимого президентом генерала, бывшего вице-президента, позднее - курского губернатора Александра Руцкого. Рохлину придется пустить в ход все свои депутатские возможности и влияние члена правительственной фракции НДР, чтобы сломить сопротивление кремлевских бюрократов. Руцкому наконец присвоят высокое звание. А вот талант и отвага артиллериста Кириченко, как, впрочем, и многих других, так и не будут по достоинству оценены теми, кому эти талант и отвага сослужили неоценимую службу…

И. Г.